Бенедиктинское аббатство - Страница 119

119

Преступные духи приближались к светлому кругу, где провозглашен незыблемый закон возмездия: «страдание за страдание», и где руководит истинная сущность Божественного правосудия: «Не делай другому того, чего не хочешь, чтобы делали тебе. Милосердие Божие дарует тебе возможность исправить твои ошибки в новой жизни»…

...

Эпилог

Заходившее солнце золотило верхушки деревьев и заливало красноватым светом лесную прогалину. Под большим дубом лежал бледный, изнуренный человек; по лежавшей рядом с ним арфе видно было, что это бард. Около него сидел мальчик, пяти или шести лет, выдающейся красоты, но такой же бледный и утомленный. Сухой кашель потрясал грудь больного, и на губах его показывалась кровавая пена.

— Милое дитя, — прошептал он, лаская ослабевшей рукой кудрявую головку мальчика, — оставить тебя одного, обречь на нищету и голод!.. Боже всемогущий, сжалься над сиротой!

Он глухо захрипел и вытянулся на траве. Ребенок, в испуге, кричал и плакал над умершим.

Вдруг раздались шаги; ветви с треском раздвинулись, и на лесной тропинке показался старик с белой бородой, в одежде странника. Он подошел к плакавшему ребенку и, узнав все, опустился на колена перед умершим и помолился за упокой усопшего. Потом он достал нож, вырыл яму и положил в нее тело, прикрыв его землей и листьями. Взяв затем ребенка за руку, он увел его с собой, утешая как мог.

И ребенок этот сделался верным спутником одинокого странника, который поставил себе целью в жизни ходить за бедными больными и погребать умерших; и оба просили милостыню, чтобы ею помогать другим.

Мальчик вырос, но остался при страннике, к которому привязался и который потерял зрение. Он выучился играть на арфе, единственном наследстве отца, и играл с врожденным талантом.

Юноша с задумчивыми глазами водил слепого старика, и эта трогательная пара возбуждала сострадание везде, где бы они ни появлялись. Не одна прекрасная женщина останавливала взор на молодом певце с идеальным лицом; но никакой соблазн не мог оторвать его от старого друга, и заработанное золото он великодушно раздавал больным и бедным, и они продолжали путь, совершая по дороге дела милосердия.

Прошли годы, и вот однажды верные спутники остановились у подножия горы, на вершине которой гордо возвышалось старое аббатство, окруженное зубчатыми стенами; в отдалении, венчая соседнюю скалу, виднелся другой, не менее великолепный, монастырь.

— Ах, отец! — воскликнул молодой бард. — Зачем ты потерял зрение? Если бы ты знал, какой восхитительный вид открывается перед нами!

Он остановился, посадил старца и залюбовался старым аббатством; но к его радостному чувству примешивалась непонятная ему внутренняя тревога. Вдруг он зарыдал и, упав на колени, прижался головой к придорожному камню. Он плакал и не мог дать себе отчета.

— Сын мой! — шептал старик взволнованным голосом, ощупывая вокруг себя. — Что случилось, милое дитя?

Словно разбуженный этим вопросом, молодой бард поднялся, вытер слезы и, взглянув последний раз на аббатство, взял слепого за руку и увел.

Через несколько дней после этого, изнемогая от усталости, бедные путники искали убежища, так как спускалась ночь.

— Ты устал, отец, а ближайшее селение еще далеко, — сказал молодой бард, заботливо смотря на бледное лицо старика.

Оглядевшись вокруг, он увидел на скале развалины старого замка; разрушенная ограда и обвалившиеся стены указывали, что он, вероятно, пострадал во время осады.

— Собери свои силы, дорогой отец. Поблизости есть полуразвалившийся замок, и мы, может быть, найдем там какой-нибудь уцелевший свод, чтобы укрыться на ночь.

С трудом пролагая путь сквозь кусты и кучи камня, путники наши поднялись на холм и направились к старой башне, внутри которой нашли приют.

Подкрепившись скудной пищей, имевшейся в их мешке, старик растянулся на земле, подложив камень под голову и, скрестив руки на груди, спокойно заснул. Юноша продолжал сидеть, занятый своими мыслями. Взошла луна, освещая развалины и рисуя причудливые тени на потрескавшихся, обрушившихся стенах. Бард встал, вздохнул и, не думая об опасности, взобрался на узкое готическое окно, где, держась за железную перекладину, любовался картиной, которая расстилалась под его ногами, высеребренная луной.

Снова непонятная тоска сжала его душу, и тихие слезы потекли по щекам.

— О! — шептал он. — Если бы я мог основать здесь больницу или странноприемный дом, чтобы моему старому отцу не надо было ходить без отдыха в поисках больных и несчастных! Как здесь хорошо! Вероятно, у гордых рыцарей в их великолепном замке не было места для бедных.

Он сходил за своей арфой и, сев на подоконник, смотрел на луну, освещавшую его бледное лицо. Пальцы его коснулись струн инструмента, и полились такие же тихие и грустные звуки, какими была полна его душа. Вдруг он вздрогнул: за оконной рамой мелькнула беловатая тень, которая прошла затем мимо, чуть не задев его. Тень эта спустилась в башню и, остановившись над кучею мусора, уплотнилась и приняла белый, прозрачный облик женщины. Послышался тихий, как дыхание, голос, ясно говоривший:

— Ищи под обломками, подними большой камень и найдешь лестницу, ведущую к сокровищу.

Видение всколыхнулось, потемнело и растаяло в воздухе.

— Уж не спал ли я? — пошептал юноша, вскочив на ноги. — Все равно! Буду искать.

Он вынул из мешка факел, зажег его и вставил между двух камней; потом он с лихорадочным жаром принялся растаскивать огромную груду обломков.

119